В далеком 1961 году 16-летний Евгений Петросян отправился покорять Москву и уже через год вышел на профессиональную сцену. 50 лет спустя самый известный комик российской эстрады привез в Таллинн свой сольный бенефис...

Говорят, комики в жизни часто бывают людьми суровыми и хмурыми, если не сказать желчными. Если это и так, Евгений Ваганович – исключение: во время интервью он весел и жизнерадостен. Хотя журналистов, по его словам, побаивается – слишком часто артисту приходилось от них страдать.

– Всегда интересно, над чем смеются те, кто смешит других. Что именно вы цените в юморе?

– Я не такой большой оригинал, как может показаться издали. Я смеюсь над остроумной фразой. Она может быть не очень смешной, но если в ней есть внутренняя ирония, я получаю удовольствие. А идеальный юмор для меня – когда и остроумно, и смешно.
Когда шутка гармонична, когда она не просто пытается смешить, но еще и осмысливает жизнь. Юмор – это ведь метод мышления, причем парадоксальный. Есть другой метод мышления – всерьез. Юмор – это комментатор жизни, и если этот комментарий, выраженный в художественной форме, совпадает с моим пониманием, это доставляет мне радость.

– А над чьими шутками смеетесь вы сами? Известно, что вы большой ценитель Чарли Чаплина...

– Чаплин для меня – самый большой авторитет в этом виде искусства...
Мое поколение артистов, а их немало, – мы все, если позволите отсылку к Гоголю, вышли из костюма Аркадия Райкина. Это был наш кумир, человек, который не просто сформировал профессиональную советскую эстраду, но и научил нас художественному поиску эстрадных приемов. Для нас это был безупречный авторитет. Незадолго до его ухода мы сидели в Министерстве культуры – я был членом худсовета по эстраде лет 20 или 25, – он ждал машину, мы говорили о проблемах эстрады, и вдруг я ему сказал: «Аркадий Исаакович, вы были моим кумиром с самого раннего детства. Если бы не вы, я бы, наверное, не стал артистом...» Он так растрогался: «Да что вы! Не может быть!» Я никогда не думал, что такому великому человеку нужны слова благодарности, признания. Теплые, нормальные человеческие слова. Я рад и счастлив, что успел ему это сказать.

КАК ЗАКАЛЯЛАСЬ СТАЛЬ

– Стало известно, что вы репетировали с Гайдаем роль Шурика в «Операции «Ы»»...

– Да, а потом я от этой роли отказался. Репетиция – это ведь уже следующая стадия после фотопроб... Мы не знали тогда, на какой фильм пробуемся. Мы знали, что будет сниматься комедия режиссера Гайдая. Мы видели его фильм «Пес Барбос и необычный кросс». Но никто не думал, что эта комедия станет знаковым фильмом. Недавно я встречался с актрисой Натальей Селезневой, которая играла, как вы помните, в «Операции «Ы»». Мы с ней как раз об этом говорили... Во время репетиции сцены я понял, что из себя представляет мой будущий герой, и сказал режиссеру: «Шурик – лирический образ, а вовсе не комический!» Я же хотел быть именно комиком. Гайдай меня уговаривал: «Вы подойдете! Если вы – комик, найдите комические краски! Вы влюблены в эту девочку, но все делаете неуклюже и пытаетесь что-то нелепо исправить. Пролили воду на стол – выпейте ее пока она не видит...» А я вдруг произнес: «На эту роль есть другой артист! Демьяненко! Он только что сыграл в фильме «Карьера Димы Горина». Вот он - вылитый Шурик!» Правда, он не совсем подходил по возрасту... Демьяненко был старше меня лет на десять, а Шурик, ведь, студент, значит, я по возрасту подходил больше.

– Вы не жалели никогда, что отказались?

– Нет. Больше того, Наташа Селезнева правильно сказала: «Судьба бы у тебя была другая». Какая-то неведомая сила меня вела. И предупреждала. И ставила на место. В 1965 году Юрий Завадский приглашал меня в Театр Моссовета. Причем не просто так, а на условиях дебюта. В советские времена это было просто немыслимо: выбирай любую роль, тебя введут в спектакль, худсовет посмотрит, как ты играешь, и определит твое место в театре... Я уже репетировал три роли – но Утесов меня отговорил.

– Вы работали с Утесовым пять лет. Чему научил вас Леонид Осипович?

– Мне повезло в жизни, и это не моя заслуга – моими учителями и друзьями были все великие артисты того поколения. Не просто учителя – старшие товарищи. Так сердечно они ко мне относились. Они учили меня пониманию искусства. Я был еще очень молод, а мне ставили номера Рина Васильевна Зелёная, Мария Владимировна Миронова, Лев Борисович Миров. Райкин в 1963 году пришел ко мне на концерт и потом полтора часа давал наставления. А в 1964 году меня пригласил к себе Утесов, и я стал конферансье в Государственном оркестре РСФСР. Но я с самого начала вел концерты на центральных площадках Москвы, и за год до того Утесов увидел меня ни больше ни меньше во Дворце съездов. Из пяти лет, что я у него работал, два с половиной года мы с ним играли всякие сценки. А когда я играл сольно, он сидел за кулисами, слушал меня и потом давал советы. Я, естественно, не все принимал из того, что он говорил. Что-то просто забрасывал себе на «чердак» подсознания на будущее. Он считает так, я считаю так, надо это проверить... То время, годы с 1964 по 1969-й, я считаю своей академией. Вы представьте себе условия выступления: я стою у микрофона. Сзади сидят двадцать четыре музыканта – острословы, злюки, запрограммированные на иронию, на подколы, как теперь молодежь говорит. Если ты что-то сделаешь не так, сзади обрадуются, начнут комментировать... А сбоку сидит Утесов и смотрит на тебя. Впереди зрители. И вот в таких условиях попробуй не иметь успеха!

– Так закалялась сталь?

– Именно. В условиях такого напряжения мускулы наращиваются быстрее. Тебе не дают расслабляться!

«НЕ СДАМСЯ. НЕ НАДЕЙТЕСЬ!»

– Ваши монологи, если судить по телепередачам, подчеркнуто аполитичны. В них есть социальная сатира, но нет политики...

– А вы приходите ко мне на концерт – там и узнаете, насколько мои шутки аполитичны. (Смеется.) Политика в них есть, но в определенной дозе. И, кстати, на концертах в Эстонии доза будет уменьшена. Я не считаю возможным долго муссировать политические темы моей страны, когда выступаю в другой стране. Это некорректно – так же, как если бы я начал вмешиваться в политическую жизнь этой страны. Здесь есть этический момент, и он должен быть – без этики мы далеко не уедем.

– Если вы сами не испытываете ностальгии по СССР, как вам удается столь точно играть монолог «Утомленные солнцем»?

– В отличие от моего героя, я не растерян внутренне. Я знаю свое дело – и знаю, как его делать в нынешних условиях. Конечно, условия изменились, стали жестче, и многое в моем деле проигрывает сейчас той эпохе. Концертное дело сейчас переживает не лучшие времена... Но я – человек активный и не даю себе поводов сдаваться, не решать проблемы, а разводить руками, жаловаться, как все трудно. Я не сдаюсь. И не думаю сдаваться. И не надейтесь!.. Однако дисгармонию я чувствую. Тогда дисгармония была одна, сейчас другая, и не надо говорить, что тогда было хорошо, а сейчас плохо, или наоборот. Пусть мы с героем разные, но нас обоих нервирует дисгармония, и мы хотим гармонии. Наши состояния и желания схожи. Противопоставления тут нет...

– И все-таки вы понимаете своих героев глубже, чем на уровне эмоций.

– Не буду приписывать себе все лавры: у монолога есть автор, он все это прочувствовал. А я выбрал этот монолог, вошел в образ, я внутри этого человека – на сто процентов. Хотя костюм я не поменял, я стою на сцене в хорошем костюме, поверьте мне... Это и есть актерство. Как становятся Ричардом Третьим? «В роли Отелло придушу за милую душу, а в жизни – пальцем не трону!» (Смеется.) А еще мне кажется, что я чувствую публику. Чувствую ее сигналы, если так можно выразиться. Сигналов она посылает много, а я их читаю как азбуку Морзе: нравится – не нравится, смешно – не смешно, согласен – не согласен. Если вы сопоставите эти сигналы с мыслями, на которые реагируют зрители, у вас сложится мозаика настроений, мироощущений, недовольств... Все это начнет оживать. И когда актер все это слышит, когда он понимает обратную связь и старается ее не терять, тогда он становится счастливым человеком. Счастливым во взаимоотношениях со зрителем. Как Конфуций сказал: счастье – это когда тебя понимают.

По материалам сайта http://rus.tvnet.lv
ЭСТОНИЯ
АВГУСТ 2012 Г.

На главную страницу