Большой талант должен быть заметным во всем — и в силе голоса, и в широте творчества, и в масштабе личности. Народный артист России Вячеслав Войнаровский именно таков. Он одновременно и оперный певец, и популярный юморист из «Кривого зеркала».

«Родился я на Амуре, работал в Саратове, — говорит Вячеслав Игоревич. — Поэтому желаю ульяновцам исконно волжского здоровья, песен и голосов настоящих, которые всегда рождались именно здесь».

— Классическая музыка и эстрадный юмор уживчивы?

— Я вырос в актерской семье. И мама, и папа — признанные артисты оперетты. Родился в Хабаровске, с ранних лет из театра не вылезал. Самым большим наказанием было «не пойдешь на спектакль». А в 15 лет я увидел фильм «Карузо» с Марио Ланца и буквально сошел с ума. Стал покупать пластинки Ланца, слушал их и орал как сумасшедший, повторяя за певцом. Юмор же мне был привит с детства, папа был очень веселым человеком… Однажды случилось так, что из Москвы в наш хабаровский театр распределились выпускники, которые резко выделялись на общем фоне. Хорошо выученные, они прекрасно пели, танцевали, даже разговаривали очень чисто, не как все. Оказалось, что ребята окончили ГИТИС, отделение музыкальной комедии. Естественно, с тех пор я ни о чем другом и не мечтал.
Когда приехал в столицу и поступил, мне сказали, что лучше моего педагога в ГИТИСе я не найду. Поэтому не пошел в консерваторию. Педагогом была уникальная Дора Борисовна Белявская, профессор, воспитавшая Татьяну Шмыгу и Тамару Синявскую. При поступлении я случайно попал к ней в класс, хотя она мужчин не брала. Это было великое счастье. Когда окончил институт, на работу меня приглашали сразу 12 коллективов! Мои друзья тогда уезжали в труппу нового театра в Саратове, и я решил поехать в этот город на Волге вместе с ними. Там я полюбил вашу великую реку. Мы и рыбачили, и охотились, и много хулиганили, выпивали и гуляли. Молодые были, что говорить… Через год позвонила моя педагог и сказала, что освободилось место в Московском музыкальном театре имени Станиславского. Без столичной прописки могли взять только сюда или в Большой.
Большой меня тогда не принял. А в театре Станиславского повезло. Удивительно, но главный режиссер Лев Михайлов сразу спросил: «Войнаровский — это не ваш папа в Хабаровске? Изумительный артист! А мама — Симонова? Тогда вы очень породистый.». С тех пор я уже ровно 40 лет служу в этом коллективе, последние 17 лет пою по контракту в Большом и 10 лет снимаюсь в «Кривом зеркале».

— Судьба свела вас с корифеями музыки и юмора…

— Когда я попал в московскую труппу и стал скитаться по общагам, денег не хватало. Но у меня был приятель в Театре эстрады. Он мне помогал подзаработать, брал «в елки», в которых, между прочим, тогда участвовали все звезды юмора, от Брунова до Петросяна и Хазанова. Это продолжалось в течение шести лет. Сначала я играл Бывалого (Моргунов стоил дорого, а мне можно было платить копейки), а потом был… Слоником. После этого мне стали предлагать другие роли. Например, вместе с Еленой Степаненко я работал в первом спектакле Петросяна «Доброе слово и кошке приятно». Мы выпустили его в 1979 году и много гастролировали. Однако было трудно совмещать театр и юмор, и я выбрал музыку.
Только спустя много лет Женя Петросян позвонил и пригласил меня к себе снова. И вот уже целое десятилетие я кручусь как Каштанка, потому что свои контракты за рубежом — а это и Метрополитен-опера, и Ковент-Гарден, и Опера Бастилия — надо строго выполнять. Как ни странно, но именно в связи с «Зеркалом» меня узнали не просто как оперного певца, которого прежде слушали любители классики, а весь русскоязычный мир.

— Не смущает, что вы стали знамениты не благодаря опере?

— Наоборот! В программе Петросяна я исполнил то, что никогда не спел бы в театре — практически всю классику, пусть и с другими словами. Многие люди до недавнего времени даже не знали, что я работаю в опере. Раньше говорили: «Вы такой крупный, такой смешной» и все время путали меня с Сергеем Крыловым. Подходили: «Сережа, распишись». И сколько я ни отказывался, настаивали: «Ну что, тебе жалко, что ли?». Ну я и расписывался…
Теперь больше не «обзываются». Хотя года три назад мы с моей спутницей летели в Париж, и в очереди на посадку снова нашелся какой-то мужик, который спросил: «Сережа, автограф можно?». Мы просто стали безумно хохотать, потому что за секунду до этого спутница как раз говорила мне: мол, Слава, тебя все теперь знают, видишь, как народ на тебя смотрит. Уже в самолете тот «поклонник» подошел еще раз и извинился за ошибку.
Я очень люблю «Кривое зеркало», потому что там замечательная атмосфера. Мы и ссоримся, и материмся, когда репетируем, но счастливы работать вместе. Вообще я благодарен своим театрам, что они позволяют мне работать на эстраде. Потому что еще лет 40 назад солист оперы не мог быть занят в юмористических передачах. Меня бы вызвали к директору и с пафосом сказали: или здесь, или там.
Вокальные данные мне подарили родители. Мой сын — кстати, он работает в театре у Петра Фоменко — тоже обладает шикарным голосом, но профессионально петь не хочет. Правда, в «Стилягах», где он снялся, сын сам записал песни, да так здорово!.. Я-то прошел школу ГИТИСа, а потом восемь лет работал в Вене. Поэтому мне уже 66, а западные контракты расписаны наперед до моих 70. Дай бог, чтобы хватило здоровья. Я же полвека пою
— начал с 16 лет. С кем только не выступал на одной сцене — и с Доминго, и с Паваротти — лучшим певцом, которого знал мир. Столько людей, столько впечатлений! Хотелось бы записать их, да времени нет.
Москва — это же просто сумасшедший дом. Сплошные пробки.Я живу в районе Химок, и периодически возникает мысль переехать ближе. А потом говорю себе: стоп, у нас свежий воздух, рядом речка. В центре в моем возрасте жить тяжело.

— У вас ведь и дедушка был знаменитый.

— Я и не знал. Однажды взял с собой на гастроли книжку «Старые мастера оперетты». А там написано: «В 1908 году в театре Потапчиной (стоял на месте нынешнего «Современника») собрали труппу из звезд российской периферии. На роли героев-любовников пригласили знаменитого в провинции артиста Юрия Войнаровского». Красивый и голосистый дед был. Папа тоже высокий и стройный, это я в семье «выродок».

— У вас и фильмы есть…

— Много эпизодов в лентах великих режиссеров — Захарова, Гайдая, даже Самсона Самсонова в «Торговке и поэте». Тогда меня еще не очень знали, а сейчас возраст мешает. Правда, Соловьев недавно звал в «Анну Каренину», и Рязанов в «Андерсена», но снова вмешались контракты.
Помню, как ездили на гастроли с Леоновым и Папановым. Я играл юмористические отрывки. Леонов мне говорил тогда: «Тебе надо перейти в сатиру, ты же такой смешной артист. В кино-то мы тебя, конечно, не пустим с Толей». Или Борис Брунов — первый человек, который поцеловал мою маму. Он во Владивостоке начинал стрелком в цирке, а мама после седьмого класса работала в хоре. Они познакомились на пляже. Когда у меня родились дети, Брунов, руководитель Театра эстрады, позволял моей супруге приводить детей в театр, где они и выросли. Хотя дочка не стала артисткой, только сын, которым я горжусь. В сложнейшей пьесе Ионеско «Носорог» в своем первом спектакле он играл 75-летнего старика, и как! Ему было 24…
Мне еще много хочется сделать. Скоро у меня будет «Хованщина» в Париже. Лишь бы не случилось, как с контрактом в Чили, когда несколько лет назад я подвернул ногу. С моим весом мне тогда пришлось пролежать полтора месяца. Тенора вообще все склонны к полноте — и Паваротти, и Доминго, и Соткилава. Думаю, это что-то гормональное. Я смеюсь — даже своего Ленина я уже спел! Есть такая комическая опера «Человек с ружьем» Андрея Семенова.
Совсем недавно вот у меня появился первый внук — это такая отрада! Очень я его хотел, но дочка как-то тянула. К званию дедушки отношусь как к счастью. Только не дай Бог никаких потрясений в стране.

— Что, по-вашему, есть музыкальный дар?

— Умение затронуть душу. К примеру, Хворостовский — прекрасный певец, но он — как машина. А вот когда Юра Гуляев поет — сердце останавливается, столько там боли и трепетности. Поэтому кроме школы у певца должна быть душа — это 80 процентов таланта. Лишь еще 10 — работоспособность и 10 — данные от Бога. В этом смысле Муслим — уникальное явление, такие рождаются раз в век. Может быть, я один такой сумасшедший, но, когда слушаю Шаляпина, у меня слезы текут. Поэтому он и умер в 66, а не в 85, сидя на профессорском месте. У нас в театре полно ребят, которые прекрасно поют, но про них никто никогда не узнает. Потому что они — не Олимпиада, и не чемпионат по футболу. Даже Сталин — уж какой был кровопийца — все-таки раз в неделю «отмывался», приходя в Большой. Сегодня доходит до смешного: благодаря «Зеркалу» меня на сцене БТ встречают овациями даже в крохотной роли, а главным солистам никто не хлопает. И старые артисты заканчивают свою жизнь в нищете. Помню, как-то незадолго до смерти встретил Вицина у дома на Арбате. «Неужели некому помочь?» — спрашиваю. «Я сам хочу уйти таким, каким пришел в этот мир», — ответил он. Ему даже улыбнуться было стыдно, потому что не было зубов…

— Вы приехали с Дальнего Востока и состоялись…

— Первое время в Москве был скован — молчал, если даже мне хамили. Сейчас-то могу и послать куда надо. Это не оттого, что известный: просто, если себя не защищать, в этом городе и в моей сфере затопчут, к сожалению… А бывая на родине, зачастую иду встречаться со знакомыми, только чтобы никто не сказал обо мне: зажрался. Надо всегда оставаться тем, кем ты был в молодости.

АЛЕКСАНДР ФИЛАТОВ
"Улпресса" (Ульяновск)
3 мая 2012 г.
Фото: "Первый канал"

В раздел "Пресса"
На главную страницу